Великая победа – гордость поколений

Главная достопримечательность нашей местности - это высоченная многовековая колокольня, стоящая на возвышенности. Во время боёв она была идеальным местом для корректирования артиллерийского огня. И первые снаряды доставались ей. Она была иссечена ими сверху донизу. Можно только догадываться о мотыльковых судьбах самих корректировщиков.

Отремонтировали колокольню только в 2000-х годах. Более 50 лет она была наглядным достоверным памятником войны. И не было человека, который не остановился бы, проходя или проезжая мимо неё. Каждый молча подолгу вглядывался в эту величественную израненную, но непоколебимо стоящую святыню. Она олицетворяла нашу многострадальную землю того времени.

Наша семья жила в укрытии недалеко от дома. Оно напоминало земляной блиндаж. Вход был в виде траншеи, которая, заглубляясь в землю, поворачивала под углом 90 градусов, далее следовала дверь в помещение. Вход делался таким, чтобы взрывная волна не выбила дверь. Потолок был сделан из брёвен, на них – земля, доски, разная рухлядь. Иногда думаю, если бы грохнулась бомба или упал тяжёлый снаряд в 40-50 метрах от нашего суперукрытия, то оно само по себе рухнуло бы и похоронило нас.

К нашему счастью, этого не произошло, и автор этих строк остался жив и, повествуя о том времени, желает только одного – никому и никогда не пережить подобное. В нашей семье нас было пятеро. Бабушка, мама, брат 6 лет, сестричка 1,5 лет и я в возрасте 3 лет. Сколько помню, у нас никогда не переставала гореть керосиновая лампа. Запомнились тени на стенах, колыхающиеся от наших перемещений.

По утрам, ещё до рассвета, бабушка будила меня, брала на руки и в темноте шла в дом, где спали немцы. Ей разрешалось топить печь и готовить еду для семьи. Зайдя на кухню, она закрывала дверь, усаживала меня за стол, зажигала лампу, топила печь, звякая ухватами, переливала воду из вёдер в котлы. Если я теперь слышу шум переливающейся воды, то сразу мысленно оказываюсь в том времени. В кровь вошло. В зал, где спали немцы, мне запрещалось заходить. Но когда рассветало, у бабушки притуплялась бдительность, я вышмыгивал в зал. Немцы спали на полу. Расстояние между спящими было около полуметра. Это выглядело так. Общее одеяло с первого спящего свисало в пространстве между спящими, потом поднималось на следующего и так далее. Со стороны это напоминало волны. Меня всегда тянуло их преодолевать. Я руками опирался о первого спящего, переносил ногу через него, оказывался в пространстве между спящими, снова опирался руками о следующего спящего и так далее. Некоторые просыпались, поднимали головы, смотрели на меня и снова засыпали. Они, наверное, привыкали ко мне. Но когда бабушка заставала меня за этим занятием, то молча, отчаянно жестикулируя руками, приказывала мне вернуться. Хватала меня за руку выше локтя, грубо заталкивала на кухню. А там, грозя пальцем перед моим лицом, в возмущении шёпотом внушала мне: «Кому сказано – не ходить туда?! Там германцы треклятые! Германцы окаянные!». Бабушка строжилась изо всех сил, чтобы приструнить меня. Но она была добрейшим человеком. Я не помню, чтобы она когда-то шлепнула меня.

И вот однажды мы также ночью зашли на кухню. Бабушка занялась своей привычной работой. Мы услышали тихий-тихий стук в кухонное окно. Бабушка быстро убавила свет лампы. Подошла к окну и стала всматриваться в нижнюю его часть. Смотрела долго. Потом взяла меня на руки, приложила палец к губам, приказывая мне молчать. Со мной на руках мимо спящих немцев вышла во двор и стала всматриваться в темноту. Я первым заметил человека и показал на него рукой. Он стоял, прижавшись к стене дома, и на что-то опирался. Когда бабушка тихо к нему подошла, оказалось, что он опирался на винтовку. Он шёпотом спросил, есть ли в доме немцы, а потом попросил хотя бы маленький кусочек хлеба или другой еды. Бабушка велела ему ждать.

Мы вернулись на кухню. Бабушка что-то собрала в узелок. Взяла меня на руки, помолилась и вышла во двор. Всё передала человеку, и он пропал в темноте.

Иногда я думаю, кто это мог быть. Партизан? Маловероятно. Те действовали коллективно. Наш диверсант? Скорее всего, это мог быть окруженец. Поясню это слово. Окружение любого подразделения означало гибель или плен. Бывали случаи, когда солдаты вырывались из окружения, но это происходило ценой невосполнимых потерь. Чаще всего бойцы выходили разрозненными группами, но с оружием в руках. Скорее всего, это был один из них и, как я сейчас понимаю, его в темноте кто-то прикрывал. Но удивительно то, что может сделать голод с человеком. Из-за куска хлеба он шёл на верную гибель, зная, что в деревне есть немцы. Улицы патрулировались автоматчиками. И это не всё. Каждый житель должен был сообщать обо всех незнакомцах в комендатуру. Если кто-то пообщался и не сообщил, то считался пособником партизан и диверсантов. Участь такого человека была предрешена – расстрел. Поэтому жители избегали встреч с незнакомцами.

Счастье того ночного гостя, что он вышел на такого человека, как моя бабушка. Она, конечно же, преодолевая страх за всю свою семью, сделала то, что сделал бы не каждый.

На нашей новгородской земле отметились все: австрийцы, итальянцы, венгры, румыны, словаки, под Ленинградом была испанская «голубая дивизия». Но самую чёрную память оставили о себе венгры. Немцы не ставили их на опасных направлениях. Знали – побегут. Они охраняли склады, объекты. Грабили население. Охраняли госпиталь с нашими ранеными, пленными красноармейцами. А когда наши войска перешли в наступление, перестреляли в госпитале всех раненых. Очевидцы рассказывали, как ходячие раненые выбрасывались из окон верхних этажей, чтобы спастись. Их добивали в скверах, на дорожках, у ограды… Сотни людей остались лежать после них.

Наш отец не воевал. Болел лихорадкой. Воевали его три брата. Отца забрали в концлагерь. Мы иногда спрашивали маму, за что его забрали. Однозначного ответа не было. Но она говорила, что отец был очень прямолинейным. Говорил то, что думал. Приводила такой пример. Как-то немцы пришли поить лошадей к нашему колодцу. Был там офицер-переводчик. Мама не отпустила отца одного и вышла с ним. Переводчик подошёл к отцу и начал говорить, что они уже стоят под Ленинградом и скоро будут под Москвой. Отец подтверждал его слова: «Будете под Москвой, будете. Только знайте, вам там так дадут! Так вам ноздри начистят! Вы в свою Германию в кальсонах побежите». Мама хватала отца за руки, умоляла замолчать. Просила офицера простить его. Мол, он больной человек, сам не знает, что говорит. Мы так и не знаем, какую смерть отец принял... Мама, когда всё это рассказывала, печалилась и повторяла: «А всё так и вышло, как он говорил. Немца-то от Москвы погнали…»

Один из братьев отца погиб под Мурманском, двое вернулись. Один из них на войне был шофёром, второй – танкистом. Последний всегда гордился тем, что их танковое соединение замкнуло кольцо окружения Берлина. Награды были у обоих, но танкист был весь увешан медалями. Они были мужественные, добрые, смелые, готовые прийти на помощь любому. Они быстро ушли из жизни. Танкист – от полученных контузий, шофёр – от туберкулёза.

Как-то, приезжая в отпуск на родину, я спросил маму, сколько им было лет, когда их не стало. То, что сказала мама, меня потрясло. Оказывается, танкисту было всего 26 лет, другому – 28. Когда я спрашивал об этом, мне самому было за сорок. Но они так и остались в моей памяти как дядя Ваня, дядя Лёня. Война ещё долго выкашивала победителей, многие из которых, оставив здоровье на войне, приезжали умирать. Так и мои дяди.

Мы гордимся своими отцами, дедами, родственниками, которые спасли свою страну. А гордятся ли современные немцы своими предками, которые топили баржи с ленинградскими детишками в Ладожском озере? Жители рассказывали, что после их бомбёжек набережные были усеяны приплывшими детскими панамками. Гордятся ли они своими соотечественниками, которые снимали кожу с узников для изготовления перчаток и дамских сумочек? Которые для промышленных целей тоннами вывозили из концлагерей женские волосы. Гордятся ли они ими? Не сомневаюсь, гордятся!

За примером далеко ходить не надо. Возьмём страны Балтии. В знаменательные дни по улицам ходят престарелые эсэсовцы всех чинов и рангов с фашистскими наградами и регалиями. Власти и местное население отдают им почести и уважение. Но особенно возмутительны действия поляков. Уж кто-кто, а они должны стоять на коленях перед советскими солдатами.

Я четыре года служил в армии. Замполиты читали нам вслух выдержки из плана «Барбаросса». В одном из абзацев говорилось, что польское население подлежит тотальному уничтожению. Но так как это ляжет тяжёлым бременем на совесть немецкого народа, то малую их часть следует оставить как хороших земледельцев и переселить в Дельту Дуная. Вот что было им уготовано! Вот от чего их спасли советские солдаты ценою своих жизней. А они глумятся и оскверняют захоронения своих спасителей.

Наши отцы и деды принесли независимость и азиатским странам. Они рассчитались с японскими самураями за 1905 год. Да как рассчитались! Уже через два месяца после начала боевых действий полмиллиона пленных японских солдат строили дороги на Дальнем Востоке и в Сибири. Уверен, грядущие поколения нашей страны будут гордиться своими дедами и прадедами.