Нефтекамцы получили квитанции от мошенников
Все новости
ИСТОРИЯ
20 Мая 2019, 18:11

Возвращение

На маленькой железнодорожной станции было многолюдно. Невысокая белокурая девушка с чемоданчиком быстро шла мимо вагонов, разглядывая тех, кто находился на привокзальной площади.

Много дней до этого она без устали смотрела в вагонное окно, не узнавая местности. Городские пейзажи с мощёными дорогами и большими зданиями сменялись заснеженными полями. Снег прикрыл самое страшное, но всё же тут и там проглядывали разрушения после бомбёжек и последствия пожаров.
Как же она доберётся до дома? Одежда девушки выглядела слишком лёгкой для суровой башкирской зимы: шинель неизвестной армии, без погон и знаков различия, щегольская, но тонкая беретка. Под шинелью на девушке было довольно плотное платье из джинсовой ткани. Впрочем, название ткани появится в её лексиконе ещё только лет через двадцать. Спасибо милосердным союзникам и за ту одежду, что выдали при выписке из госпиталя. Как она радовалась крепким и красивым туфлям! Таких до войны не приходилось носить. Но стоял декабрь, а в этих туфельках как-то надо добираться до родного села, за шестьдесят километров от станции…
Увидев, что вдоль забора стоят подводы, девушка встрепенулась. Неужели нет никого из Бураева? Она по-татарски окликнула человека в тулупе, который смотрел вслед тронувшемуся поезду:
- Абзый, вы куда едете?
Старик удивленно взглянул на щеголиху:
- Ты что, татарка, что ли? Откуда взялась такая?
- Да я бураевская! Вот, возвращаюсь из армии…
- И-и-и, кызым! Такую маленькую в армию взяли? И так долго держали? Что ж ты так плохо одета? Отвезём, отвезём фронтовичку домой!
Дедок засуетился, заговорил, задавая вопрос за вопросом, перебивая сам себя. Она радовалась, что не надо сразу отвечать на все вопросы. Мало ли.
Земляк пошёл в вокзальный буфет – может, купит какой-нибудь гостинец своей старухе. А там и поедут. Девушка пока забежала за угол по нужде, поправила одежду. Старик вышел быстро: он разжился пачкой настоящего плиточного чая, благо в буфете работала дальняя родственница. Она же ссудила рваными, но чистыми одёжками, чтобы его неожиданная спутница могла укутать ноги.
Всё это дед охотно пояснял, вороша сено в санях и встряхивая второй тулуп, в котором привёз соседа.
- Вот как соседский тулуп-то нам пригодится, кызым, а? – говорил словоохотливый старик. – С головой укроешься, ноги главное дело укутай, не поморозь. А потом и их под тулуп! Это хорошо, что ты такая маленькая! Ай-яй, кто же тебя так отправил-то?
К счастью, день выдался на удивление хороший, мягкий. Устроились, отдохнувшая лошадь бойко побежала по улице.
- Как же тебя зовут, дочка? – спросил возница, обернувшись. - Дорога длинная, как тебя называть?
- Сагира! – впервые за несколько лет девушка назвала имя, которое дали ей родители.
…В Равенсбрюке у неё был номер, нашитый на левом рукаве. Сагира запомнила его на всю жизнь – 17523. Два с половиной года просуществовала безымянной заключённой. Об имени знал только офицер в немецкой форме, который искал пленных-мусульман. Выстроив узников в шеренгу, он произнёс перед ними речь.
- Мы создадим новое мусульманское государство между Волгой и Уралом! Вступайте в легион «Идель-Урал», получите оружие, возможность сражаться за будущее! Я пришёл за вами, соплеменники! – он говорил по-татарски, но с непривычным произношением.
- Крымский татарин, - шепнула Сагире Евгения Лазаревна. – Будет набирать добровольцев. Не сознавайся, что ты татарка. Назовись… Софьей Трасковской! Так мою подругу звали.
С тех пор Сагира стала Софьей. Сначала они добывали камень, вывозили его на тележках и мостили дорогу. Тяжелейшая работа лишала сил. Спас её… тиф. Однажды обессиленная девушка упала в обморок, в беспамятстве её бросили в тифозный барак. Удивительно, но там она выжила. Возможно, покой помог организму справиться с заразой. При выходе Соню обрили наголо, не зная иного спасения от тифозной вши. Поставили на раздачу баланды.
Бывшая учительница Евгения Лазаревна привлекала многих человечностью и выдержкой, и Сагира прибилась к ней. Она видела в этой сильной женщине то, чего не хватало другим и ей самой: твёрдость и силу духа. Соня выполняла разные поручения Евгении Лазаревны. Работа раздатчицы подходила для этого как нельзя лучше. Между тридцатью тремя бараками лагеря наконец появилась какая-то связь. В основном передавались вести с фронта, новости и предостережения об изменениях в лагерной жизни. Пленные женщины были настолько равнодушны к своей и чужой судьбе, что утром, пробираясь среди нар на поверку, перешагивали через тела умерших за ночь товарок. Появление даже сильно запоздалых вестей с воли давало им надежду.
Вскоре удалось организовать саботаж: узницы отказались от работы на военном заводе. Кара последовала немедленно. Девушек, раздававших баланду, тут же бросили в штрафблок. Окна задраены, вокруг колючая проволока, в день выдаётся только половина пайка. В феврале сорок пятого года немцы бесновались, чувствуя приближение конца. Каждой узнице досталось по двадцать пять ударов палкой. Вонь стала невыносимой: в крематории еле успевали сжигать умерших.
Выпустив из штрафного блока, девушек отправили на расчистку леса. После работы пленницы попытались спрятать двух подруг, закидав ветками. Пропажу тут же обнаружили, в итоге – опять карцер. Тут Сагиру покинули силы, она температурила и бредила. Но в двадцать три года молодое тело хочет жить – девушка пришла в себя.
Последние месяцы в лагере казались бесконечными. Никаких вестей извне, полная безысходность. Когда в середине апреля в лагерь ворвались танки, люди ничего не поняли. Оказалось, их освободители – союзники, англичане. Сагиру с наиболее истощёнными узниками положили в лазарет. Освобождённые настолько обессилели, что, раздев и помыв их, даже не стали одевать, а только укутали в простыни.
Рядом с Сагирой в палате лежала такая же исхудавшая девушка-хорватка, Мила. К ней частенько приходил товарищ по имени Дамир. Как-то утром он вбежал радостный, громко крича:
- Победа! Войне конец!
Милка и Сагира, кутаясь в простыни, дошли до распахнутого окна. За окном цвела весна, кружил головы запах сирени. День сиял. Только в эту минуту Сагира поверила, что будет жить…
…Задумавшись, Сагира не заметила, что въехали в сосновый лес. К ней обернулся возница:
- Кызым, не замёрзла там? Ты чья же дочь будешь? Я ведь в Бураево всех знаю…
- Абзый, сирота я, с шести лет без отца! Давлетхана дочь, а мать – Шамсехаят!
Дед замолчал, прикидывая в памяти что-то. А Сагира вспоминала родной дом, откуда в апреле сорок второго в новеньких жёлтых лаптях уходила на фронт.
- Одной пары должно хватить до станции, а там выдадут сапоги! – деловито говорила подруга Сагдия.
Она, дочь зажиточного человека, могла и не в лаптях идти, конечно. Но как не поберечь обувь, ведь трудно с ней. Да и выделяться среди подруг не хотела. Девушки – убеждённые комсомолки, настоящие дети своего времени. Поэтому и решили добровольно идти на фронт.
Сагира, хоть и секретарь комсомольской организации, а раздумывала перед тем, как написать заявление в военкомат. Как единственная кормилица матери, могла отказаться или отложить свой уход на фронт. Братишка Мирзахан и старшая сестра, военфельдшер, служили с самого начала войны. Но она решила идти вместе с подругами.
Накануне отправки Шамсехаят привычно собрала маленький заплечный мешок младшей дочке: третьего бойца отправляет из дома. Слёз и нежностей обе терпеть не могли, простились сдержанно.
Утром 27 апреля маленький отряд из тридцати девушек с песней уходил из села. Люди, услышав песню, махали вслед, утирая слёзы.
Вышли из села бодро, весело. Солнечное утро освежало, война казалась ещё далёкой. Но первые неприятности были тут как тут: переправляясь через Танып, девушки промочили ноги, надо льдом уже поднялась вода. Обсушились в соседней деревне и пошли дальше. Когда сильно уставали – шестьдесят километров не шутка! – опять запевали «Катюшу», «Партизанскую». Дошли. Погрузились в поезд.
Наконец, Уфа, где формировали бригаду зенитчиц. Часть девушек училась обеспечивать связь между наблюдателями и штабом. Уфимские девчата попали под Сталинград. Война учит быстро, к осени Сагира с закрытыми глазами могла соединить оборванный провод.
Как-то поздней осенью Сагира с подругой отправились искать место обрыва. Низко нагнувшись, шли вдоль линии, когда послышалось гудение машин.
- Немцы! – вскрикнула Рая.
Сагира в ужасе схватила её за руку и потянула вниз. Но их уже заметили.
Не успели девушки лечь на землю, как их окружили мотоциклисты. Немцы в уродливых касках спешились, грозя автоматами, приказали сесть на вспаханную землю. Через некоторое время повели в расположение части: все оказались в плену. Потом были забитые людьми вагоны, голод, лагерь за лагерем…
…Сагира очнулась от окрика бабая:
- Сагира, так на тебя же похоронка пришла! Вспомнил я Шамсехаят! Они с моей старухой часто видятся у родника! Ваш дом же по ту сторону моста? Мать-то тебя давно похоронила!
Конечно, прошло уже семь месяцев, как окончилась война. Долгих три месяца Сагира только излечивалась после лагеря. Остальное время союзники оформляли документы, наводили справки, а её приставили помогать медперсоналу.
А дома, в старом шкафу, в это время лежали две страшные бумаги. Первую похоронку на единственного сына Шамсехаят получила в конце сорок второго года. На второй было напечатано: «Ваша дочь, красноармеец Давлетбаева Сагира Давлетхановна, пропала без вести в феврале 1943 года».
Пережила эти страшные письма старая мама. Переживёт ли радость от сегодняшней встречи?
Сагира сжалась в комочек в тепле овчины и уснула. Сани тихонько скрипели по снегу – везли домой.
Читайте нас: