Кошка

Михаил Грунин, хозяин дома, уже три дня не выходил на улицу. В доме его давно отзвенели детские голоса. Выросли дети и разлетелись по России. Мать похоронил он ещё летом, а в конце этого же года, знать, такова его судьба, похоронил и любимую жену. Живёт со своим горем один и редко появляется на людях.

Но вновь ему выпало тяжкое испытание – Новый год встретил он не только в одиночестве, но и в постели, больным человеком. Грипп свалил его накануне праздника и был настолько серьёзен, что бывалого охотника, закалённого с юных лет физическим трудом, всерьёз заставил задуматься о смысле и назначении человеческой жизни на белом свете. Тяжесть болезни нарастала с каждым часом, и в конце концов она свалила его с ног. Насморк наглухо запечатал нос, а кашель, как незримый спрут своими щупальцами, исподтишка, помаленьку, с нарастающей силой, начал душить и душить его, до боли сдавливая горло.

Грунин впервые в своей жизни новогоднее утро встретил в постели. Он не смог сходить за дровами в дровяник и затопить печь. В обед он кое-как поднялся, чтобы вскипятить чай, но газ замёрз. Кошка, мяукая, путалась у него под ногами, и он дал ей вчерашний суп, а сам попил холодный чай с мёдом и вновь слёг в постель. Озноб нарастал и нарастал уже и на полатях, где всегда в крестьянских избах самое тёплое место. Укутался в толстое шерстяное одеяло. Кошка, как и её хозяин, лежала на остывшей печи. С высоты на звёздном небе леденящим светом смотрелась луна, а за стеной дома на морозе монотонно гудели провода. В доме пробили настенные часы, и вновь стало тихо-тихо. И эта тишина нарастала с каждой минутой и всё больше и больше давила на уши больного Грунина. Он чувствовал, ощущал, слышал эту противно звенящую тишину, как этот нудный, тоскливый звон входил с улицы сквозь стены дома и, как в резонаторе, усиливался в холодной и пустой избе.

Продолжительный кашель разбил ему грудь до резкой боли, напрочь лишил сна. Теперь он после очередного приступа раздирающего нутро кашля закрыл глаза, спокойно лежал, не двигаясь. Кошка забеспокоилась, оттого что её хозяин не подаёт признаков жизни, лежит без движения, подползла к лицу его, вгляделась в закрытые глаза и потрогала лапкой нос.

Сон пьянящей волнующей дымкой, как розовеющий от первых утренних лучей солнца растекающийся по лугу молочный туман, снизошёл на него незаметно, и он вдруг ощутил отчётливо кожей лица прикосновение к носу лёгкой пушинки, что с близкого расстояния кто-то пристально всматривается ему в глаза. В сознании промелькнула страшная мысль – это нечистая сила дышит и глядит ему в лицо. Грунин еле-еле приподнял отяжелевшие веки, и видит перед своим лицом колыхающееся зеленоватое свечение, будто пламя двух тонких восковых свечек. Страх перед нечистой силой, которая витает около него на полатях, и нудная, звенящая в ушах спрессованная тишина в сумеречном доме – всё давило и угнетало одинокую душу. Поборов собственный страх, Грунин осознал: это смотрит ему в лицо кошка. Кошка, убедившись, что её хозяин живой, промурлыкала трижды и ушла на печь.

Грунин устало глядел полусонными глазами в пустоту ночи, тяжело дышал открытым ртом, и казалось ему, что он с лёгкостью погружается в неизвестное пространство. В тишине дома чётко прозвучал бой настенных часов – пробило три раза, и снова восстановилась звенящая тишина. Кашель только-только прекратился, и Грунин начал засыпать, как вновь его грудь, как железными тисками, сдавил приступ с каким-то лающим свистом выдыхаемого воздуха. Напряжённый, мучительный кашель, казалось ему, вот-вот вывернет всю грудь наизнанку. К самому горлу подкатился огромный слизистый, очень плотный ком и стал душить Грунина, но, напрягаясь изо всех сил, он выдавил его из себя и с сиплым свистом, широко раскрыв рот, вдохнул воздух. Дыхание постепенно успокоилось, стало свободнее и ровнее.

Грунин вновь медленно погружался в сон. За каждым движением хозяина дома с печной лежанки неусыпно следила кошка. В доме было тихо-тихо и отчётливо слышался мерный ход настенных часов: тик-тик, тик-тик, тик-тик. Грунину казалось, что это не сон, а какое-то приятное и долгожданное облегчение его души. Будто он парит над тайной и бездонной ямой и оттуда, как птица, летит и летит куда-то в неведомую молочную даль. Засыпая, он вновь ощутил жгучий, сверлящий взгляд огненных глаз, приближающихся к его лицу. Страх перед неведомым вновь вселился в его душу. Наперекор нечистой силе он открыл глаза, и мрак ночи постепенно стал рассеиваться. Медленно возвращалось сознание, и он понял, что опять ему в лицо смотрит встревоженная кошка. Он хотел ей что-то сказать, но не смог – язык прилип во рту, и получился сильный вдох и выдох с большой паузой. Кошка, убедившись в чём-то понятном ей одной, вновь промурлыкала трижды, повернулась бесшумно и ушла на печь, на прежнее своё место.

Зимняя долгая ночь. В избе Грунина стоял звенящий, монотонный шум – это гудели провода на морозе. Часы на стене пробили четыре раза, и дремавшему в забытьи Грунину показалось, что откуда-то донёсся в его избу церковный колокольный звон, после чего вновь опустилась тишина, звенящая до боли в ушах. Ему казалось, что эта противная тишина прошла сквозь его тело какой-то мелкой дрожью, из-за этой тишины начал над его головой кружиться, опускаясь всё ниже и ниже, потолок дома, а стены вдруг стали сходиться друг к другу всё ближе и ближе, сжимая пространство. Казалось ему, эта зловещая тишина плотно спрессовала весь воздух в избе и перехватила ему дыхание. От жуткого удушья уставшее тело вновь содрогнулось, и вырвавшийся из груди неистовый кашель довёл Грунина до полного изнеможения. Он чувствовал, что вот-вот в груди у него все оторвётся, и он умрёт.

Ему сделалось страшно от мысли, что он умрёт в одиночестве в своей пустой избе. Он задыхался, и ему вновь показалось, что у его изголовья с радостной, безобразной улыбкой на кривых устах стоит смерть. «Она пришла за мной», - подумал Грунин и почувствовал всем телом, что внутри по рёбрам кто-то размеренно стучит кувалдой, услышал зовущие слова: «Идём со мной... у нас хорошо... я пришла за тобой...». Но эта странная речь и тень от невидимого тела стали постепенно удаляться, удаляться всё дальше и дальше от него и расплылись полностью в темноте ночи.

Судорожно напрягая последние силы, Грунин старался освободиться из клешней смерти, вдохнув полной грудью воздух, выдохнул его со свистом, застыл в немом оцепенении. В эту роковую минуту мнилось ему, что остановилось уже навечно время, что кашля больше нет, и что он, закрыв свинцовыми веками глаза, медленно погружается в волшебный сладкий сон. Но вновь Грунин почувствовал своим лицом сквозящий, пронзительный взгляд с нарастающим напряжением. Он забылся и не помнил, сколько так пролежал с закрытыми глазами, но этот напряжённый взгляд сверлил и сверлил его насквозь.

С большим трудом Грунин открыл глаза и увидел вновь перед своим лицом кошку на извилистых коротеньких ножках с неестественно вытянувшимся туловищем, с её зелёных горящих глаз скатывались хрустальные слезинки. Грунин догадался, что она стережёт его и плачет. Они смотрели долго в глаза друг другу. Грунин понял, что кошка ждёт его голос, хочет знать, жив ли её хозяин, и он еле-еле промолвил насколько слов: «Ну, что ты... жив я, жив...». Кошка в растерянности отпрянула назад, с минуту стояла молча и, промурлыкав трижды, нехотя, уставшая, пошла на печь.

Так Грунин пролежал несколько часов до рассвета. Осознавая своё состояние, он решил двигаться, а не лежать на полатях. Напрягая обессиленное тело, он сполз с лежанки на пол, тяжело передвигая ноги, пошёл по избе. Включил свет. Посмотрел на часы – было девять часов то ли утра, то ли вечера, включил телевизор. От дыхания в холодной избе был виден пар. На экране шли «Новости». Посидев на диване, он надел шубу, валенки и вышел во двор. Принёс из дровяника охапку дров, затопил печь-голландку. Кошка следовала за ним всюду, ходила даже с ним в дровяник.

- Не горюй, Мурка, живём, как видишь, ещё...