От кого огородились?

Окончание. Начало по ссылке.

II ПАМЯТЬ

Во все времена у всех народов существовало высшее волнительное отношение к ушедшим из жизни. Это показывают археологические исследования тысячелетней давности. В последние века эти отношения канонизированы в основных религиях современности. Тема настолько сложная, настолько тонкая, что хотя уже написаны об этом тысячи книг, человеку всё же трудно воочию оценить, ощутить переход из одного состояния в другое. Мы живём мирскими реальными чувствами, ощущениями. Тем не менее, каждый из нас чувствует благоговейную связь с теми, кто покинул этот мир. Мы ощущаем эту связь, и приходим на кладбище не к тем останкам, которые погребены в земле, а к людям любимым, светлым, живым, мы поклоняемся им, разговариваем с ними, просим совета или прощения, горюем и плачем вместе с ними, мы ощущаем идущий от них высокий невидимый земному взгляду свет, который помогает нам в нелёгких жизненных ситуациях. Мы с ними неотделимое целое, и с годами их лики становятся лишь чище и светлее. Одухотворённые, увлечённые лики учителей. Они связывают в одно единое нравственное сияние всё это пространство. Они знали всех, и их знают все - и те, кто сейчас в земной жизни, и кто рядом с ними в жизни небесной.

Великий Пушкин писал бессмертные строки:

Два чувства дивно близки нам –

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Выдающаяся поэтесса Анна Ахматова:

Но ложимся в неё и становимся ею,

Оттого и зовём так свободно – своею.

Замечательный поэт Николай Рубцов писал в стихотворении о людях, прошагавших по старинной дороге:

Здесь каждый славен – мёртвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь, 

Душа, как лист, звенит, перекликаясь 

Со всей звенящей солнечной листвой.

Перекликаясь с теми, кто прошёл.

Перекликаясь с теми, кто проходит…

К могиле Ксении Петербургской приходят десятки людей в будни, и сотни – в праздники. В часовню не попасть. И не какие-нибудь бабушки прошлого века, хотя и им здесь достойное место быть, а девушки, молодые женщины, красивые, ухоженные, умные и не бедные. Зачем стоят, не скажешь, но каждый со своим, и стоят терпеливо. Кто за советом, кто за покаянием, кто за укреплением духа.

У меня есть свой опыт общения с дорогим моему сердцу Берёзовским кладбищем. В девяностые годы, когда всё завертелось, завертелся я не по своей воле, конечно. Жил я тогда в Уфе, матери уже не было в живых. Отец последнее время жил у меня. От тяжёлой онкологической болезни в сорок с небольшим лет ушла из жизни сестра. Её похоронили рядом с матерью. В Берёзовке я стал бывать почаще. Начал строить дом на усадьбе родителей, начали все мы восстановление Никольского храма.

На кладбище поставил часовню, как бы объединяющий символ. Захотелось поставить хорошие памятники матери и сестре. Что я и сделал. Часовня деревянная сгорела, строили каменную. Естественно, в это время не раз обходил родные имена друзей, учителей. Пришёл срок, и отец занял место в печальной шеренге родных. Заметил также, что у некоторых дорогих памятных мне имён не всё в порядке. Скромный уход за ними: говорил, что или родственников нет рядом, или их уж совсем нет. Поставил около десяти памятников, в основном учителям, в меру сил ухаживаю за ними. Были и курьёзные случаи. После установки памятника директору школы увиделось, что рядом стоящие ржавые ограды уж очень портят вид. Я оставил там двенадцатилетнюю дочь с наказом почистить всё щёткой и покрасить, а сам с ребятами уехал в другое место. Когда приехал за ней, часа через два, дочь была бледна. Оказывается, она мирно работала, и вдруг совершенно неожиданно в недалёкой ограде что-то зашевелилось, потом забормотало, потом встало и куда-то пошло. Кто это был, что это было, мы не знаем до сих пор.

Ну а третий случай мне тоже немым укором. Каждый год, приезжая в начале мая из Петербурга (сейчас зимой живу там), седьмого или восьмого мая еду на кладбище. Еду в рабочей одежде с инструментами – граблями, метёлками, мешками. Работы набирается порядочно, на полдня или больше. А девятого, при параде, так сказать, с цветами иду видаться. День такой для меня значительный, волнительный.

И вспоминаю, и разговариваю, и винюсь, если заслужил, делюсь, если что-то хорошее успело получиться. И так десятилетия. К отцу - фронтовику, неоднократно раненому инвалиду - особый подход. Он, начиная с фронта, а ведь три года и зимой, и летом всегда в поле, на передовой, признавал только одно лечение - фронтовые законные сто грамм. А после войны, стараясь упредить возможные болезни, принимал лекарство профилактически, иногда сто фронтовые, а зачастую добавлял к ним уже мирные, но тоже законные.

Стараясь не нарушать сложившуюся традицию, беру с собой бутылочку, стаканчики, закуску, наливаю ему стопочку, закрываю корочкой хлеба и оставляю на основании памятника. А остальным расставляю на салфетке на лавочке. На следующий день забегаю прибраться, и скажу с законной гордостью, никогда ещё не было, чтобы не помянули старого солдата.

На этот раз в хлопотах разных забыл. Подхожу к своим: смотрю, какой-то мужичок там крутится. Я спрашиваю, чего тут? Он отвечает чистосердечно: «Вот уж, - говорит, - почти десять лет приезжаю помянуть фронтовика-защитника, а сегодня почему-то нету. Сынок, - продолжает он, - выставлялся. Помер, наверное».

- Нет, - с жаром откликаюсь я, - он живой. Вот, он, я. 

- Чего же ты, говорит, опаздываешь? Заждался я. Ну, давай, доставай.

Я:

- Нету.

- Как, нету? - Он опешил.

- Забыл. 

- Ничего себе. Я, посторонний, можно сказать, из Нефтекамска, приехал, не забыл. А ты, сынок, забыл. Вот так сынок!

Я вскочил в машину - в магазин, домой. Собрал всё, приезжаю. Он ждёт. Налили по стопочке, помянули. Отцу фронтовые поставили. Всё восстановилось, встало на свои места. Всё, да не всё. Вскорости, проезжая мимо кладбища, увидел возле ограды подозрительную возню, подошёл, спрашиваю. Забор, говорят, будем делать из профнастила. Два-три метра высотой. 

- А старый, что? - спрашиваю,

А, говорят, начальство хочет кладбище закрыть, чтобы не видно было. 

Признаться честно, я остолбенел. С каких это пор милых сердцу наших родных, ветеранов, отстоявших Родину, покорителей Арлана, строителей города, начиная с первого колышка, учителей, несущих нам свет не только в земной, но и в небесной жизни, врачей…не сосчитать всех, кто всей своей жизнью старался просиять хоть маленькой звёздочкой, хоть в самом малом кругу родных, оставляя им свою любовь, своё тепло, стало необходимо закрывать от нас? Кому на эти великие могилы, на эту историю, эту память, на их любовь и надежду стало стыдно, зазорно, неприятно смотреть?!

На могиле моего брата есть эпитафия из его земного стихотворения: 

«Всё, что в душе своей таю, я вам с надеждой завещаю».

Моя Мать - мать девятерых детей, в свои смертные часы, говорила: «Похороните меня поближе к дороге, чтоб я видела, как вы будете проезжать». Возле дороги не удалось, не было места. Но я знаю, что она всех нас видит. 

Живу зимой в Петербурге. Там в черте города немало кладбищ. Огромный город. Кругом снуют тысячи людей. Нашли бы, наверное, профнастил, но не находят. Профнастилом уместно огораживать стройки, неприглядные места, свалки. Но наше кладбище не свалка, не неприглядное место, оно для нас святое, дорогое. Хорошо, до Петербурга далеко. Но взгляните на Нефтекамск. Я хорошо помню Нефтекамск с первого колышка. Вернее даже ёще тогда, когда и колышков не было. Город бурно строился, его хвалили. Но, честно сказать, чего-нибудь такого, от чего бы голова пошла кругом от восхищения, не было. Всё наше советское. В девяностые годы он совсем поплохел. А сейчас. Посмотрите. Озерцо было неприглядное с унижительным народным названием, а теперь это шиковое озеро, оправдывающее название «Светлое». «Тропа здоровья» после её реконструкции, таких в России надо поискать. Площадка перед дворцом «Нефтяник». Это уже мировой уровень. 

В Берёзовке же продолжают рушиться старинные красавцы-особняки, которые охраняются и доохраняются до полного разрушения. Так же с чьего-то разрешения возводятся приплюснутые царские дворики. Сейчас упорно с необъяснимой целью мучают главную дорогу, идущую к храму. Посредине старинной части огромный забор – из чего вы думаете, конечно, из профнастила. Профнастил – это убогая архитектура, хотя к такому забору слово «архитектура» не привязано. И вот теперь кладбище. Стыдно, убого, безнравственно, больно, горько.